Общие сведения о соотношении зарплаты и стоимости продукции иллюстрируются ситуацией, сложившейся на Путиловском заводе в 1908—1913 годах.
За рассматриваемые пять лет номинальная заработная плата возросла всего на 2%, хотя стоимость продукции, выпущенной одним рабочим, увеличилась почти на 50%, а прибыли завода возросли в 3 раза.
На Луганском паровозостроительном заводе прибыль за 13 лет увеличилась в 23 раза, а среднегодовая заработная плата одного рабочего в 1912—1913 гг. по сравнению с 1901 г. увеличилась только на 7%.
Средняя повременная дневная зарплата в 1900—1901 гг., учитывая и сверхурочные заработки, составляла 1.06 руб., а в 1912—1913 гг. — 1,17 руб., средняя поденная плата выросла с 1,74 руб. до 1,90 рубля.

Е.М. Дементьев в своем исследовании привел сравнительные данные по зарплате в различных отраслях промышленности Московской губернии, Англии и США (штат Массачусетс).

В России в месяц она составляла у мужчин 14 руб. 16 коп., у женщин — 10 руб. 35 коп., у подростков — 7 руб. 27 коп., у малолетних рабочих — 5 руб. 08 копеек.

В Англии (в пересчете на рубли) зарплата соответственно составляла — 21 руб. 12 коп., 18 руб. 59 коп., 13 руб. 22 коп., 4 руб. 33 коп., а в США — 65 руб. 46 коп., 33 руб. 62 коп., 28 руб. 15 коп., 21 руб. 04 копейки.

По данным фабричной инспекции, за 1903 г. средний заработок рабочих в Европейской России вместе с Варшавским фабричным округом был равен 217,03 руб., в 1909 г. — 238,55 руб., в 1913 г. — 263.6 рубля.

Для сравнения: в Англии еще в 1886—1891 гг. средний заработок рабочих составлял 608 руб. для мужчин, 313 руб. для женщин, 218 руб. для подростков-мальчиков и 157 руб. для подростков-девочек.
Средний заработок американского рабочего на основании результатов одиннадцатого ценза 1890 г. составлял 870 руб. в год, а в 1910 г. — уже 1036 рублей.

На основании сравнения данных, собранных в России в 1900— 1910 гг., и результатов исследований, проведенных в 1905 г. департаментом труда английского Министерства торговли о положении рабочего класса Англии, Бельгии, Франции и Германии, а в 1909 г. — и США, можно заключить, что заработок французского и немецкого рабочих в среднем был более чем в полтора раза выше, чем у российского, а английского — в 2—2,5 раза.

Во Франции заработная плата углекопа составляла:
в 1906 г. — 485 руб., в 1907 г. — 522 руб.;
в Бельгии: в 1907 г. — 545 руб., в 1908 г. — 518 руб.;
в Германии: в 1908 г. — 607 руб., в 1909 г. — 560 рублей.

При этом средний заработок углекопа на Юге России с 1904 по 1908 г. был равен 308 руб., а в 1908 г. — 330 рублям.

Следует особо отметить, что никаких резких отклонений от ценового паритета на продукты питания в Европе и в России тогда не наблюдалось.

Так, в 1901—1905 гг. мука пшеничная в Петербурге имела среднюю цену 168,4 коп. за пуд, в Лондоне (в пересчете на рубли) — 174,8 копеек.
Овес продавался в Петербурге за 76,2 коп., в Лондоне — за 87,9 коп., в Нью-Йорке — за 87,7 коп.;
сахарный песок в Петербурге — 4,96 руб., в Лондоне — 1,64 руб., в Нью-Йорке — 2,58 рубля.

В Москве мясо свинины стоило 5,22 руб., в Лондоне — 8,33 руб.;
масло растительное, соответственно 5,07 и 3,76 (рапс.);
сало (быч.) — 6,29 и 4,38;
масло коровье — 13,27 и 14,08 (рус.);
сыр — 7,54 (гол.) и 6,99 (эдам);
яйца (рус.) за тысячу — 26,84 и 27, 5 (рус.) рублей.

При сложении цен всех десяти продовольственных товаров суммы окажутся примерно одинаковыми: для Москвы (Петербурга) — 71,63 руб., для Лондона — 69,29 рублей.

Отсюда следует, что при сравнении заработков российских и английских рабочих ценовой фактор по продовольственным товарам можно не учитывать.

Низкая номинальная зарплата являлась основой и незначительной покупательной способности русских рабочих.
Например, в 1880-х гг. ежемесячный расход на питание, обувь, водку и табак одинокого шахтера в Славяносербском уезде составлял 15—18 руб. в месяц при среднем заработке в размере 19 руб. 50 копеек.
В 1901 г. такие же расходы одинокого рабочего Кальмиус-Богодуховских копей были равны 15 руб. 33 коп. при среднемесячной оплате труда в размере 23 руб. 17 копеек.

В 1902 г. при средней зарплате шахтера Донбасса в 24 руб. расходы на самого работника (питание и одежда), по данным обследования 200 семей, составляли 12,33 руб., на жену — 9,24 руб., на двоих детей — тоже 9,24 рубля.
Всего — 30 руб. 81 коп., что на 6 с лишним руб. превышало доходы рабочего.
За первое десятилетие XX в. минимальные расходы на питание и одежду рабочих на Юге выросли на 25%. Следовательно, расходная часть бюджета семьи рабочего из 4 чел. составляла как минимум 38 руб. 51 коп., а в год — 462 руб. 12 копеек.
Показательно, что в 1910 г. администрация Александровского завода в Екатеринославе выдавала детям рабочих учебники, одежду и обувь, если их родители получали меньше 35 руб. в месяц.

На Рыковских копях Донбасса в 1910 г. питание и жилье одиноких рабочих обходилось им в 12—15 руб. при заработной плате в 16— 25 рублей.
По сведениям Новороссийского акционерного общества, минимальные расходы на питание одинокого рабочего в 1914 г. составляли 11 руб. 35 коп., на другие статьи — 11 руб. 09 коп., а в целом — 22 руб. 44 коп. в месяц.
С учетом расходов на лечение, алкоголь, праздники, печать, помощь родным и пр. расходный бюджет следует определить в 26—27 рублей.
Исходя из этих данных, Ю.И. Серый подсчитал, что примерные минимальные расходы одинокого рабочего на Юге составляли около 300 руб. в год, а семьи из 5 чел. — 660 руб. при расходе на одного члена семьи в 132 рубля.

Из официальных справок шахтоуправлений Кадиевского и Максимовского рудников, а также копи «Председатель Бунге» следует, что в июне 1914 г. из 7 562 горняков 48,1% получали менее 300 руб. в год, то есть меньше прожиточного минимума одного рабочего.

Обеспечить только самого себя могли 19% горняков, семью из пяти чел. — только 3,8% шахтеров.

Весьма скудный бюджет имели и рабочие-металлисты Юга России, если учесть, что в 1913 г. средняя зарплата на доменных заводах составляла 40,2 руб. в месяц: на Юзовском — 36,3, на Днепровском — 36,1, Александровском — 45,3, Петровском — 41,4, Донецко-Юрьевском — 46,9, Дружковском — 40,0, Макеевском — 56,5, Таганрогском — 40,0, Краматорском — 34,8, Кадиевском — 39,7 руб. и т.д.
На передельных заводах среднемесячная зарплата равнялась 42,9 рублям.

В 1912 г. на скудное питание, включающее хлеб и овощи, одежду и квартиру одинокий квалифицированный киевский работник тратил в среднем 75,63—76% своего заработка, а семейный — 83,93— 86,68%.

Бюджетный дефицит присутствовал в 52,4% обследованных рабочих семей. В Киевской губернии ситуация была еще хуже.
Здесь средняя зарплата рабочего составляла 13 руб. 16 коп. в месяц.
На питание семьи из 4—5 чел. рабочий мог израсходовать только 2,5—3,5 руб. в месяц на каждого.

В результате, на одежду, квартиру и другие нужды уже ничего не оставалось.

В Москве у фабрично-заводских чернорабочих Басманной части в 1899 г. средняя заработная плата (без штрафов и вычетов) составляла 14 руб., у специальных рабочих — 29, у подростков — 6,50 на хозяйских харчах, у женщин — 9 рублей.
После расходов на питание, койку, одежду, обувь и другие надобности у одинокого чернорабочего оставался 1 руб., у семейного, учитывая расходы на детей, получался большой дефицит; у одинокого специального рабочего оставалось 10—15 руб., у семейного расход покрывался доходом.
Большинство рабочих, имевших семьи в деревне, посылали туда свои накопления: чернорабочие — от 45 до 60 руб. в год, специальные — от 100 руб. и более.
Семейный рабочий, живший в Москве с женой и детьми, также посылал деньги в деревню: чернорабочий — от 3 до 15 руб. в год, специальный — от 5 до 18.

Исследование бюджетов рабочих, проведенное полковником В.И. Руденковым на Ижевском оружейном заводе в 1903 г., показало, что основным источником существования рабочих были заводские заработки (92,6% всех доходов).

Главными статьями расходов являлись питание (60,7%), одежда (20,8%), плата за квартиру и отопление или содержание собственного дома (9,6%).
Расходы на 5,5% превышали доходную часть бюджетов рабочих.
Из 22 бюджетов 14 имели дефицит.
Разрыв в зарплате был огромным: от 5,51 руб. до 30,58 руб. в месяц при средней зарплате 17,5 рублей.

В 1907 г. на Камско-Воткинском казенном заводе была установлена годовая средняя норма бюджета рабочей семьи, состоявшей из 3—4 чел., в сумме 507 руб. в год (квартира — 60 руб., отопление — 45, освещение — 12, одежда — 150, питание — 240 руб.) при среднем бюджете по Европейской России в размере 350 руб., а в Петербурге — 440 рублей.
Зарплата на этом заводе в 1906 г. была следующей: в сталелитейном цеху — 322,41 руб., каменном — 166,46, меднолитейном —252,02, чугунолитейном — 281,11, листокатальном — 265,29, сварочном — 393,8, токарном —353,8 рубля.

При подобных бюджетах выходом для рабочего было недоедание, ограничение себя в удовлетворении других потребностей, отправление на работу малолетних детей, сдача углов и прием столовников.

Низкая зарплата рабочих приводила к тому, что содержать на нее свою семью могли только примерно 20—30% из них, что значительно, по сравнению с другими странами, увеличивало долю замужних женщин, вынужденных работать в связи с недостаточностью заработка главы семьи.

Динамика здесь была следующая: в 1901 г. на предприятиях, подотчетных фабричной инспекции, трудилось 453 352 женщины, в 1908 г. — 546 346, в 1913 г. — 723 913.

Труд малолетних с 1901 по 1913 г. на данных предприятиях официально оставался на одном и том же уровне, зато привлечение к труду подростков существенно возросло: с 146 177 в 1901 г. до 224 932 в 1913 году.
Можно предположить, что непосредственным результатом массового привлечения в промышленность женского и детского труда явилось удешевление рабочей силы мужчин, вытеснение их из промышленности, рост безработицы и аграрное перенаселение.
Это прямо признали чины фабричной инспекции на своем съезде в апреле 1905 г.: «Вообще труд женщин и подростков оплачивается чрезвычайно низко, количество же тех и других, особенно в прядильноткацкой промышленности, возрастает с каждым годом, рабочие-мужчины жалуются, что женщины и подростки “цену сбили” и на их работу».

Подробнее см. Волков В.В. Заработная плата русских рабочих в конце XIX - начале XX в. // Вопросы истории. 2018. № 10. С. 67-89.

https://vk.com/album-162646481_258591187

Авагян: ДИКОСТЬ И БЕЗУМИЕ – СОЮЗНИКИ
Чем рациональное описание процесса отличается от безумия? Рациональное описание идёт последовательно, без «тёмных мест» и описывает получение доказуемого, повторяемого результата. Таковы рецепты кулинарных блюд или учебники по узко-техническим дисциплинам. Берём вот это, добавляем вот это, получаем вот это – можете повторить. Безумие же не содержит ни последовательности, ни полноты изложения, и указывает на недоказуемый, не повторяющийся в опыте результат. Под «безумием» в узком смысле мы понимаем распад рациональности, пост-рациональность. Под «дикостью» - пред-рациональность, состояние, когда рациональное мышление ещё не успело сформироваться.

Отсюда ясно, что дикость – гораздо более здоровое и более перспективное состояние сознания, чем безумие. Дикость выступает семенем разума, тогда как безумие – его гнилью.

Но ясно и другое: будучи пост-разумом, безумие гораздо более витиевато, изысканно, сложно и замысловато, чем простая первобытная дикость неуча. У безумия разум был, и развалился, многое от себя оставив, а у дикости – он только предполагается в неведомом будущем.

+++

В приложении к экономике дикость характерна отличием от двух базовых основ цивилизованного поведения и цивилизованного образа жизни. Она лишена справедливости распределения и трансформации производства согласно потребностям справедливости.

Если, например, на необитаемый остров попадут цивилизованные люди, то они разделят припасы поровну, независимо от скудости припасов. Дикари же решат вопрос дракой, в которой кто-то получит всё, а кто-то ничего. В этом и проявляется распределительная дикость: в культе грубой силы и в полном равнодушии к судьбе обделённых. Зоологический инстинкт самосохранения у дикаря очень развит (поскольку он близок к животному миру), а социальная рефлексия ему чужда. Поэтому он всегда поставит личное качество жизни выше, чем общественное качество жизни (среднестатистическое). Особенно остро это проявляется, когда речь идёт о выживании. Но и в менее критических ситуациях тоже проявляется.

Далее, цивилизованные люди, как носители рационального сознания, с первой же минуты начнут трансформацию производственных ресурсов под нужды своей общности. Это означает: они начнут искать возможности увеличить количество пищи, а не способы сократить количество едоков.

- Если чего-то не хватает – говорит цивилизация – то нужно увеличить его производство или найти ему замену.

-Если чего-то не хватает – рассуждает дикость – нужно просто сократить круг пользователей.

Цивилизация расширяет производство под количество людей, делает производство зависимым от социальных целей. Дикость производства не расширяет, да зачастую и вовсе не имеет никакого производства. Она уменьшает количество людей до возможностей имеющегося потребления.

Мы говорим о противоположных позициях: экономика ли существует для людей, или люди для экономики? Во втором случае люди выступают лишь расходным материалом, который берут, как гончар глину, по потребности. Если у вас 100 человек и 10 рабочих мест, то вы не места будете расширять под людей, а людей сократите до количества мест.

Если цивилизация открывает бесконечность развития, то дикость сводится к тупику вымирания. Ведь прибывающее число может прибывать бесконечно, а убывающее – убывает только до ноля.

Все дикие и безумные экономические концепции новейшего времени ведут человечество именно к тупику вымирания. Никакого иного итога у потребительского отношения к человеческой жизни, которая востребована не сама по себе, а только по мере производственной надобности – быть не может.

Дикарь оперирует привычным ему миром благ. Он не знает, как увеличить их количество, а зачастую и не верит в саму возможность увеличения их количества. Прогресс производственных и технологических форм ему и незнаком и непонятен. Он привык к пределу возобновляемой суммы благ и искренне недоумевает: если её вчера на всех не хватало, как же может завтра на всех хватить?!

Блага как данность, а не как результат усилий – такое понимание свойственно вообще всему животному миру.

Именно в силу такого зоологического мышления в Правительстве РФ обиженно высчитывают, сколько работников приходится на одного пенсионера, и подчёркивают их арифметическое убывание: мол, раньше их было шесть, потом три, а теперь и вовсе два… Будучи умственно недоразвитыми, они не понимают, что производительность труда, выработка на одного работника – в цивилизованном обществе со временем растут. И растут гораздо быстрее, чем число пенсионеров!

Скольких людей с лопатами может заменить один экскаваторщик? Скольких пахарей с сохами – один тракторист? Скольких грузчиков-крючников заменит один грузчик, работающий на автоматическом погрузчике? И при чём тут количество работающих по отношению к количеству пенсионеров?

Это как раз и есть взгляд дикаря – на блага, как данность, а не как результат усилий. Дикорастущий маис для обезьяны просто есть. Она его не сажала и понятия не имеет, почему он снова и снова вылезает из земли. Она привыкла к сложившемуся в экосистеме количеству маиса, и не может даже подумать о том, чтобы искусственно его увеличить.

Точно так же и современные либералы, недалеко ушедшие от мартышек, не могут даже подумать о производстве – слуге людей. Для них люди – слуги производства.

И его расходный материал, от излишков и завалей которого нужно избавляться (в воображении сразу встают «фабрики» Освенцима).

+++

Из четырёх арифметических действий у либералов начисто пропали два: умножение и прибавление. Они умеют только отнимать и делить. Причём отнимать и делить то, что возникло без всякого участия с их стороны, «само собой» (как они думают). Это мало чем отличается от представлений гориллы о дикорастущем банане. Банан надо, во-первых, найти. А во-вторых, сорвать и съесть (соответственно, «экономическая свобода» и «налогообложение» у либералов).

Вряд ли они понимают, что их «свободный рынок» погружает общество в ловушку не-развития. Складывается баланс, при котором всё, что выгодно, начинают делать. А чего не начали делать – того уже никогда не начнут, потому что оно невыгодно. Так могут пройти и века, и тысячелетия – потому что движение прогресса к высшим формам, в том числе и производства, требует государственного участия, поддержки того нового, что изначально, пока не вошло в серию – всегда невыгодно.

Человеку со стороны в рыночном капкане делать нечего: всё, что выгодно – уже кто-то делает, заняв нишу. А делать что-то новое – невыгодно. В итоге такое общество нисходит к кастовому приговору, что, собственно, и случилось с древними людьми, над которыми рынок властвовал безраздельно: сын горшечника становится горшечником, ибо все иные места заняты, а сын никого – никем.

+++

Но устойчивый застой бывает только в теоретических построениях. На бумаге. В реальной Вселенной действует всеобщий, космический закон накопления энтропии в неуправляемых, пущенных на самотёк системах. Энтропия – противоположность энергии. Всякая стохастическая система стремится к наиболее вероятному своему состоянию: а наиболее вероятное состояние – наиболее примитивное из возможных.

Конечно, это касается и экономики. Если она неуправляема из явного (Госплан) или тайного (Масонерия) центра, то в ней неизбежно, по закону накопления энтропии нарастают сбои, неполадки, нестыковки, локальные обрушения. То есть свободный рынок (подчёркиваю – речь идёт не об американском рынке, на котором контроль за ценами ведут три независимых друг от друга государственных ведомства!) – не воспроизводит самоё себя, а деградирует.

И на ту закономерность, что рынок не может произвести нового, потому что всё новое изначально убыточно, именно в силу своей принципиальной новизны, непривычности для потребителей – накладывается накопление энтропических факторов.

Именно поэтому всякое падение в свободной рыночной экономике оказывается неокончательным. Нечто упало, вроде бы стабилизировалось на уровне пониже – а потом снова провалилось.

Этого не понимал последний русский царь – что стоило его семье жизни. Этого не понимают (или не хотят понимать) во всяких Бангладеш, и поэтому там ад кромешный вместо экономики. Уровень жизни растёт только в том случае, если власть его искусственно поднимает. А в автоматическом режиме он только падает. По законам накопления энтропии.

РЕКЛАМА
Приведу пример. Допустим, в стране свободная цена на труд, произвол работодателя при установлении зарплаты. Но вот родились новые люди, или ввалились мигранты, предложение труда превышает спрос, алчущие вакансий сбивают друг другу цену.

Что происходит? Или работодатель снижает зарплаты в силу новых условий. Или не снижает – но тогда оказывается неконкурентоспособен по отношению к более циничному коллеге. Вы понимаете, что именно это и убило русского царя?!

В правление Николая II родилось 50 млн новых подданных. Это – рост населения империи на 1/3. А царь наивно думал, что они сами себе должны искать пропитание. Они пошли искать. На рынок труда. Там всякие Морозовы и Рябушинские, «буржуи Сахаровы и сахарозаводчики Полозовы» расчётливым умишком смекнули, что народу – как грязи, от предложения рабочих рук отбоя нет…

И началось: люди самой своей возросшей массой обрушили и расценки на труд, и условия труда, и какие-либо права работника (которых, впрочем, и без того было немного). Лодка, в которой нарастает вес – обречена однажды утонуть. Чтобы она не утонула – нужно строить большой корабль, создавать новым людям – новые условия и правила игры.

Главное же в том, что государство должно воспретить хищникам хищничать, должно встать посредником в диалоге труда и капитала. Если оно этого не сделает – тогда всем хана: и государству, и труду и капиталу. Козу высаживают на зелёный островок в океане, она в силу инстинкта – выщипывает там всю травку, и оказывается на голой скале. Где и умирает в муках…

+++

Грозит ли нам сегодня такое? Безусловно, грозит. Именно этим путём наши пост-советские государства и движутся. Во-первых, делая ставку на рынок, а не на госпрограммы и планирование, они оказались неспособны к прогрессу. Кто бы что не говорил, реальность не переупрямишь.

Во-вторых, в силу той же ставки, они сталкиваются с ползучей, но постоянной деградацией всех хозяйственных и производственных отношений. И решить эту проблемы косметическими мерами нельзя.

Английские короли выпускали множество эдиктов против «огораживаний», опасаясь потерять вместе с гибнущим крестьянством налогоплательщиков и рекрутов. Эти эдикты тормозили «пожирание людей овцами», но остановить не смогли. Ни один. Потому что короли ведь просто волю свою высказывали, а процессов (например, закупок хлеба по госрасценкам) не организовывали.

Никакая стохастическая система не может сама по себе переходить от более вероятного к менее вероятному состоянию. Это касается не только экономики, вообще любых процессов в Космосе. Но и экономики тоже.

Всякая стохастическая система стремится к наиболее вероятной конфигурации слагающих элементов: то есть провалится крыша у дома сама по себе может, а вот новый этаж сам по себе возникнуть – нет.

+++

Дикость умеет только брать готовое, а искусственно делать трудоёмкие блага не умеет. И порой даже не догадывается, что «так можно было».

Не понимает примат, зачем зёрна кукурузы, вместо того, чтобы кушать – закапывать в землю?! Для него это и смешно, и нелепо.

Но поскольку мы оказались не в доисторическом мире, а в пост-цивилизации, то уместнее говорить о безумии, куда более нездоровом, чем простое незнание и некомпетентность дикаря. Либерал ведь жрать-то привык как цивилизованный человек, он на дикорастущем собирательстве не выживет. Это образ жизни цивилизованного человека он вести не умеет, а потребление цивилизованного человека ему и понятно, и желанно.

Поэтому либералы плодят карго-культы изощрённого и вычурного безумия, в которых цели вполне понятны, а безумны лишь средства и методы их достижения. Но всё это разложение рациональности (т.е. утрата связности и последовательности в достижении цели) распадается в итоге на две неравные группы социопсихических расстройств.

1. Банальное воровство, когда либерал просто утилизирует общую систему жизнеобеспечения в свою пользу, подобно тому, как бомж курочит трансформаторную будку, чтобы извлечь цветные металлы и обменять на бутылку.

2. Патологическая неадекватность картины мира, при которой причинами желанных результатов выступает нечто рационально необъяснимое, не подтверждаемое ни логикой, ни опытом: «хотим много колбасы, поэтому сократим поголовье мясного стада в стране»…

Ну, и конечно, сочетания того и другого, когда неадекватность картины мира помогает вору не считать себя банальным вором, а воровство – позволяет увидеть в неадекватности адекватность:

«вот вы говорите, что это неправильно, а ведь я лично стал жить лучше» и т.п.

+++

Но какими бы сложными путями не проходили процессы неадекватной экономической практики – результаты всегда ведут к одичанию как социальной, так и техносреды.

Простота получения естественным путём образовавшихся благ, подкупающая дикаря – неразрывно связана с их уменьшением. Конечно, дикая яблоня обойдётся садоводу дешевле, но и яблоки на ней – мелкие, кислые.

А что дальше? Или вырваться из мёртвечины либерализма, или падать вниз, экранизируя собственной жизнью архаические эпохи. Третьего-то не дано, ребята!

Вазген АВАГЯН, специально для ЭиМ.; 21 ноября 2018